осень...just осень.... 

Она подошла ко мне сзади, неслышно ступая босыми ногами по земле, и с мягкой нежностью обняла прохладными руками, прижавшись к моей спине всем своим телом, окутав легкой шалью давно знакомого, пряного запаха, заставив невольно вздохнуть полной грудью, чувствуя короткое, скользящее прикосновение влажных и шелковистых губ на своей шее, - мурашки капельками побежали вниз, а потом вверх, - и она, почувствовав, обняла меня крепче, не двинувшись, и поцеловала снова, обдав кожу теплым дыханием заходящего солнца. Для меня это не было неожиданным, - я ждал ее, ждал с самого утра, с того самого момента, как открыв глаза я вдруг понял, что сегодня она придет, - как всегда приходила и раньше, извещая об этом заранее какими-то вроде бы незначительными изменениями в моем восприятии окружающего мира, которые я с детства всегда чувствовал, но понимать, что они означают стал только с некоторых пор, когда я впервые ее встретил, - это было уже довольно давно, и с того времени, я, конечно, узнавал ее все лучше и лучше, привыкал к ней. Это происходило постепенно, я привыкал к ее частым капризам, к иногда беспричинному, непрекращающемуся плачу по ночам, или днем, когда она напоминала надувшуюся и обиженную морскую свинку, я привык к ее внезапным вспышкам огненной радости, когда мы весь день кувыркаемся вместе, счастливые, как ребятишки в заезжем цирке, привык к ее задумчивой серьезности, когда неподвижно застыв, таинственная как Сфинкс, она напоминает мне саму Вечность. К ее привычке одеваться, подводить глаза, красить губы, к ее иногда угрюмой неразговорчивости, - ко всему этому я привыкал, смиряясь с ее своенравием, с тем, как неожиданно она появлялась, как себя вела и даже с тем, как не прощаясь уходила, - ведь я уже не боялся, что она исчезнет навсегда, что когда-нибудь она не придет и я не увижу ее снова, - я знал, что она обязательно вернется, веселая или грустная, смеющаяся или задумчивая, и, взяв меня под руку, как ни в чем ни бывало поведет меня гулять в парк или тихий скверик, не забыв предупредить чтобы я взял с собой зонтик, и будет рассказывать о том где она пропадала все это время. А бывает, мы едем за город, на дачу, и сидя на лавочке перед старым домом, она дымом от костра нашептывает мне всякие истории, забавные и не очень. Она очень красива, и мне доставляет удовольствие смотреть на нее, слушать и чувствовать, что она рядом, но она по-прежнему, все так же остается для меня неразгаданной загадкой, и смотря в ее широко раскрытые голубые глаза, я словно падаю в бездонный колодец, силясь разглядеть там, на дне, ключ к ее тайне. Мы разговариваем, и я рассказываю ей о том, что я делал, когда ее со мной не было, пытаясь поймать в выражении ее лица искорки одобрения либо порицания своим поступкам, а она внимательно слушает и смеется, когда я слишком уж настойчиво взываю к ее справедливому, как мне кажется, суду, или срывает листик с почти облетевшего дерева, и немного повертев его в руках, вдруг, прыская смехом, засовывает его мне за шиворот, а потом, безо всякого перехода становится серьезной и говорит, что я поступил очень, очень плохо, и мне становится ужасно холодно и стыдно, - я не знаю куда девать свои руки и, кутаясь в воротник, смотрю себе под ноги. Но как только она подходит ко мне и, посмотрев в мои печальные глаза так, будто видит их впервые, запускает свою руку в мои волосы, мягко перебирая пальцами спускается вниз по щеке, и неожиданно хватает за нос, в меня тут же начинает закрадываться мысль, что впереди жизнь, а у меня полны карманы нерастраченных возможностей исправиться, и что я, в принципе, не совсем уж пропащий человек, о чем я, пытаясь освободиться, немедленно ее извещаю, и мы дружно смеемся, соревнуясь, кто первый займет левой рукой правый карман другого. А случается и так, что она целыми днями плачет, изливая мне свои печали и горести, и присев с ней рядом, я обнимаю ее и слушаю, утешая и печалясь вместе с ней. Реже, на нее находит словно оцепенение, она как бы застывает, становясь холодной и равнодушной к чему бы то ни было, и это значит, я понимаю, что она скоро уйдет, я еще не знаю когда точно, но знаю, что скоро, - я проснусь утром, вернусь домой вечером, может быть просто обернусь, а ее уже не будет. И я снова буду ждать ее, ждать того дня, который явит мне сначала ее призрак, а затем и ее саму, как сегодня, когда я весь день провел в ожидании, высматривая следы на пожухлой траве, терпеливо ощупывая запахи в надежде уловить тот самый, давно знакомый, и бесцельно бродя по городу, заглядывая в яркие витрины и чужие окна. Иногда мне казалось, что я люблю ее, и в прошлый раз я сказал ей это, на что она, смешно посмотрев не меня прищуренными глазами, возразила, что во-первых она некрасивая, а во-вторых ее нельзя любить так, как я, наверное, себе это представляю, и состроила такую уморительную рожицу, что я не мог не рассмеяться. Ночью она опять плакала, а утром ее уже не было, она снова ушла, не сказав ни слова, и единственным вещественным напоминанием о ней был засохший кленовый листик, одиноко желтеющий на письменном столе и предупреждающий, будто светофор, о выстроившейся впереди нескончаемой череде дней, протянувшихся вплоть до сегодняшнего вечера, когда я стоял в залитом закатом парке и чувствовал ее нежно обхватившие меня руки, ее губы и ее мягкое дыхание возле уха. Повернувшись, я окинул ее взглядом и сказал: Здравствуй. Привет! - рассмеялась Осень, словно ожидая совсем других слов и, щелкнув меня по носу, рассыпалась предо мной ворохом разноцветных листьев.